Deus ex Ucraina
Story in English, Historia po polsku, Geschichte auf deutsch, Cuento en español, Storia in italiano, Histoire en français
Автор Олэксий Дубров
Иллюстратор Марына Луцык
В тот день я проснулся от взрывов снарядов, приземляющихся рядом с центром Москвы. Рефлекторно отбросив край теплого покрывала, я в тонкой летней пижаме спрыгнул на твердый пол, выложенный мелким кафелем “под старину”. В моей ладони помещалось четыре таких. Как правило, ими отделывали старые печи, но в этой квартире они почему-то лежали на полу. На них — синим по белому — изображены причудливые, неправильной формы, ракушки. Природа ни за что бы не создала подобные. Наверное, местный мастер никогда не видел их вживую.
Никакого сигнала воздушной тревоги не было, так как систему оповещения торжественно демонтировали около десяти лет назад. Но откуда-то я знал что происходит и что следовало делать. Думаю, это связано с эпилепсией и странными ощущениями дежавю, преследующими меня с детства.
Первое свое дежавю я припоминаю в возрасте десяти лет. Я проживал в китайской зоне оккупации Москвы. Директриса интерната — старая госпожа Мао, которой на вид было лет сто, — в очередной раз замахнулась на меня своей тростью. Она ходила с ней не потому, что была стара, а в силу того, что в свои свыше ста лет — непонятно как — оставалась достаточно пышной женщиной. Хоть убейте, но не припомню, за что она тогда на меня замахнулась. Учился я хорошо. Да и поведением плохим не отличался, кажется. Впрочем иногда на нее что-то накатывало и она начинала замахиваться… Как там это официально называлось? “Воспитательный момент” проводить. Если честно, я бы просто назвал это “мутузить всех, кто попадался под руку”. Чаще всего так делали со мной. Дети-китайцы почти никогда не страдали.
Так вот: мне десять, приятное летнее утро, вокруг еще пахнет размазанной по одежде одного из одноклассников яичницей, госпожа Мао решает провести со мной воспитательный момент. Ее трость уже просвистела над головой, когда вдруг замерла: старая женщина вскрикнула и застыла, разинув рот. Несколько мгновений она так и стояла, будто каменная статуя. А потом как обрушится на парту, что та перевернулась. С грохотом, от которого я сначала подпрыгнул, а потом упал на пол. Прямо рядом с госпожой Мао, которая приземлилась туда секунду-две назад.
Тогда должен был наступить самый счастливый день моего детства, поскольку ведьма-директриса больше ни разу не поднялась и не навредила мне. Но тогда у меня случился первый приступ эпилепсии. Так говорят, потому что самого приступа я не помню. Но как только парта издала тот грохот о деревянный пол, разлетаясь на щепки под весом госпожи Мао, мне сразу же показалось, что подобное уже со мной происходило. Я автоматически повалился на пол обхватив голову руками. В животе начался ураган, перед глазами засверкало всевозможными цветами, а тело задрожало. Последующие события иногда приходят во сне отдельными сценами. Прием у врача, после которого я всегда пью таблетки; фото с похорон госпожи Мао, которые я видел на сайте интерната. С тех пор мне постоянно снится сон, будто красивая женщина в военной форме манит меня к себе жестом. Я никогда не шел за ней, хотя и пытался.
Говорят, что больные эпилепсией ощущают дежавю в несколько раз чаще, нежели здоровые люди. Это такое состояние, когда у тебя формируются две реальности: ты словно находишься в одном месте, но все органы чувств, подсознание — где-то далеко. Та, иная, реальность может быть связана с воспоминаниями, с чем-то действительно пережитым. Порой же она отсылает к совсем чужому опыту. Чувствуешь, что ситуация знакома, но шансов вспомнить детали почти ноль. Будто всматриваешься в зеркало прошлого с максимально размытым изображением.
С возраста десяти лет почти каждый грохот провоцировал во мне то глупое дежавю, после которого должен был наступить эпилептический припадок. Хорошо, что я — вопреки своим забывчивости и невнимательности — сформировал привычку держать таблетки в кармане штанов и предупреждать судороги. Однако ощущения дежавю, бурление в животе, искры в глазах это не останавливало, симптомы наоборот длились дольше. Проявления болезни продолжались около десяти минут. До их окончания я не мог заставить мозг нормально функционировать. После этого, на некоторое время, все эмоции словно исчезали.
С теми же ощущениями я встретил тот день. На полу московской квартиры, только уже в зоне, контролируемой ООН. Когда из-за Урала, где международные организации проводят практическую часть проекта по перевоспитанию русских, полетели ракеты в нашу зону оккупации.
Я также работал в этом проекте, переехав несколько лет назад в ООНовскую часть Москвы. Правда, уборщиком. Но платили хорошие деньги, обеспечили современную светлую квартиру в футуристическом стиле. Окна, всегда закрытые роллетами, выходили на бывшую Красную площадь, где от всех старых сооружений остался только мавзолей. Тело оттуда украли в результате теракта неделю назад. Да и площадь больше не была красной — архитекторы из Берлина залили ее серым бетоном. Сама квартира мне не нравилась, особенно ее планировка, но работодатель платил сумасшедшие деньги — разве мог я быть против? Никогда не считал себя слишком загруженным работой, но почему-то всегда чувствовал себя уставшим и разбитым.
Вообще-то день нападения обещал быть солнечным и теплым — первым таким за все лето 2049 года. Синоптики не прогнозировали осадки в виде бомб, что со всепроникающим свистом и грохотом падали на землю. Ситуация казалась знакомой, хотя я не привык особо полагаться на собственную память. То ключ от квартиры забуду, то часы. То разогрею себе замороженную пиццу и оставлю в духовке до тех пор, пока о ней не напомнит система пожаротушения. Еще старая госпожа Мао заставляла меня все записывать. Она даже научила меня писать от руки, хотя этого уже давно никто не делал. Прекратил и я, когда она умерла. Как только мои окна затряслись, я ощутил холодок, обволакивающий, казалось бы, каждый мой внутренний орган, особенно кости. Во рту сразу пересохло, однако я на автомате забросил туда таблетку против эпилепсии, проглотил ее при помощи слюны и повалился на пол. Как назло, на правой руке сильно зачесалась татуировка в виде буквы “Х” — обострилась хроническая инфекция. Кожа покраснела и слегка отекла.
В действительности я не мог сразу осознать, что происходило. Нет, я понял, что это боевые действия. Но кто мог напасть? Сначала я подумал на китайцев, их зона оккупации Москвы и бывшей России была самой большой. Да и никто не был в них уверен. Китайцы узкоглазые, имеют более низкие рост и всегда улыбаются. Впрочем, кроме госпожи Мао. Она никогда не улыбалась. Вероятно, поэтому некоторые дети восхищались ее откровенностью. Никто не верил улыбке, особенно китайской.
Первая серия взрывов стихла где-то через час. Ко мне доносились завывания сирен то ли машин скорой помощи, то ли пожарных дронов. Пролежав на полу еще минут пятнадцать, я поднялся и посмотрел в окно: небо во многих местах застелил густой дым, вздымающийся огромными клубами. Улицы заполонили машины: наземные на воздушной подушке, воздушные дроны-полицейские и дроны-курьеры, нагруженные чемоданами. Автомобили без водителей застряли в бесконечной пробке. Обычно такие вавилонские столпотворения разруливали дроны-полицейские. Казалось, у них заглючила программа, потому что они просто зависли в воздухе и дрожали. По тротуарам куда-то направлялась тьма пешеходов, волокущих за собой тяжелые сумки и заспанных детей. Мой рассудок убеждал, что нужно идти за толпой, но после эпилептического приступа я был неспособен принимать какие-либо решения.
Только тогда пришла мысль посмотреть новости на моих часах. Я подошел к прикроватному шкафчику и взял гаджет в руки. Китайские часы были старенькими, но исправно служили уже пару лет. Круглый миниатюрный циферблат мог проецировать голоизображение размером 10х15 сантиметров, чего мне вполне хватало. Я нажал на циферблат, но ничего не произошло. Повторил — опять ничего. “Черт!”, — осенило меня тогда. — “Я же забыл поставить часы на долгую ночную зарядку!” Зарядить на месте у меня тоже не получилось: пропала электроэнергия. Вероятно, бомбы повредили ближайший ветряк, размещенный на крыше в нескольких кварталах от меня.
Потом я подумал спросить у людей, куда те бежали и податься следом. Собрал некоторые вещи в рюкзак (воду, белье и постер с изображенным на нем Сент-Мери Экс 30), но тогда пришло в голову заехать на работу несмотря на выходной. Общественная организация “Новые россияне”, где я работал уборщиком, находилась в бизнес-центре в другом районе. И, возможно, там было электричество. Лучше зарядить свой гаджет до переезда, решил я тогда, так как там были все документы. Мысль поспрашивать у соседей об электричестве мне не пришла в голову, ведь за пять лет проживания я ни с кем так и не познакомился. Да и с чего бы мне кто-то стал помагать?
Раньше мое лишенное эмоций поведение после эпилептических приступов не вызывало никакого интереса на улице. Все такие ходили. Сейчас же моё спокойствие сильно контрастировало среди панических мужчин и женщин с тяжелыми чемоданами, ошеломленными детьми и перепуганными домашними животными. В конце концов, пробившись сквозь беспорядочные толпы людей, продолжавших бежать в разных направлениях и громко выкрикивающих “Achtung!” и “Сours plus vite!”, я дошел к рабочему офису, встретив лишь своего начальника — Гюнтера Дюпрэ. Его угольно-черные волосы, обычно смазанные литрами лака, сегодня были растрепаны во все стороны.
— Гектор, зачем ты припёрся? — он вытаращил на меня квадратные от ужаса глаза.
Впервые услышал, чтобы этот вышколенный интеллигент из Саара сказал слово “припёрся”.
— У меня дом обесточен, а телефон не заряжен. Да и куда мне идти? — развел руками я.
У меня нет никаких родственников, да и с друзьями как-то не сложилось. Нет, я не жалуюсь на коллег — они всегда были милы со мной. Мы нередко ходили вместе обедать и общались в коридорах. Но как только переступали порог офиса — ставали словно чужими людьми. Меня никогда не звали на вечерние посиделки в барах или на дни рождения, поэтому и неудивительно, что сегодня никто даже не поинтересовался моей судьбой.
Гюнтер лихорадочно клацал на рабочем голоэкране и что-то агрессивно бубнил себе под нос, постоянно осматриваясь вокруг. Не помню, чтобы видел его таким напуганным. Всегда одет в идеально выглаженный костюм, показательно вежливый и приветливый — сегодня он был похож на пугливого оленёнка, ожидающего нападения хищного тигра. Я поставил часы на зарядку — нескольких минут для моей модели было вполне достаточно.
— Тебя что, вообще не волнуют бомбы вокруг? Ты же понимаешь, что наша зона совершенно беззащитна? — спросил Гюнтер, отводя взгляд от голоэкрана. Вспоминаю, как заметил тогда на его лице обильные капли пота. Тоже впервые.
— Нас убеждали, что война невозможна тут, — ответил я, включая свои часы. — Думаешь, это китайцы?
— Почему меня никто не предупредил? — вздохнул он, прикрыв лицо рукой. — После всего, что я сделал! — в это мгновенье голоэкран Гюнтера запищал. Он дернулся, а потом вытащил из ридера круглую карту памяти. Она была размером не больше ногтя на его элегантном мизинце. Гюнтер спохватился и обратился ко мне с дрожью в голосе:
— С-сейчас ещ-ще мож-жно пройти н-на э-эвакуацию, — пробормотал он, разглядывая в окне поднимающийся на горизонте дым. Тогда сделал несколько вдохов и выдохов, чтобы овладеть собой. — Пошли со мной, р-раз ты здесь, вдвоем как-то спокойнее.
— Эвакуацию куда? — поинтересовался я.
— В П-П-Париж, — выдавил он из себя и остановился, протискиваясь между мной и столами. Тогда посмотрел на меня и сказал: — Ну ладно, ты никогда не улыбаешься, но сейчас мог хотя бы и испугаться!
Я пожал плечами и молча последовал за ним. Когда мы выскочили на улицу, последствия утреннего эпилептического припадка начали потихоньку ослабевать, мой мозг опять запустил некие полуавтоматические процессы. Следуя за Гюнтером через толпу безумных глаз и разинутых ртов, я осматривался на клубы дыма, что продолжали обволакивать небо плотным куполом. Он понемногу опускался вниз, дышать становилось все труднее. В горле пересохло. Люди вокруг постоянно кашляли, словно ярые курильщики перед смертью.
Гюнтер был прав: наша часть Москвы была абсолютно беззащитной перед любым нападением. Все войска и технику отсюда вывели еще когда госпожа Мао была жива, а это более двадцати лет назад. Тогда говорили, что международные организации добились вечного мира на этой территории. В китайской, что на Дальнем Востоке, и балтийской, в Петербурге, зонах оккупации тогда уменьшили гарнизоны, но полностью не вывели. Украинцы же лишь усилили военное присутствие в Смоленске и Москве, за что их все эти двадцать лет яро критиковали. Может, это украинцы напали, откуда у русских из Зоны 5 бомбы? Правда, “вечный мир” нашей зоны уже несколько месяцев нарушали теракты, за которые не взяла ответственность ни одна из известных организаций. ООН беспомощно разводила руками.
Гюнтер запаниковал, когда началась новая серия бомбардировок. Я же, закинувшись таблеткой, быстро очутился на земле. Он уставился на меня на несколько секунд, а потом упал вниз следом.
— Нам следует спуститься в убежище, на станцию метро, — предложил я. Гюнтер лишь судорожно грыз аккуратно подстриженные ногти. — Ближайшая… — я оглянулся, пытаясь изо всех сил не пасть в послеэпилептический ступор, — …площадь Достоевского.
— Н-н-нет, — закричал Гюнтер, — мы уже рядом, автобусы в нескольких кварталах!
Огромной ладонью я схватил его за шиворот и потащил в направлении подземного перехода. Гюнтер пытался что-то лепетать, размахивать руками, но напрасно. Споткнувшись раз десять на ступеньках, он в конце концов смирился, отпрянул от меня и согласился с необходимостью спуститься на станцию.
Уже через минуту мы находились в толпе перепуганных людей всех национальностей: немцев, французов, поляков, сербов, болгар, литовцев и других. Многие с недоверием оглядывались на мое спокойное лицо и, увидев его — тут же разворачивались и пытались отойти подальше. В принципе, как и всегда.
Мы не смогли пройти далеко по самой платформе — спустившись неудобными ступенями выключенного эскалатора, толпа остановилась. Я провел взглядом над постоянно движущимися в разные стороны головами и увидел небольшое углубление, на стене которого висел красный ящик с пожарным рукавом.
Протискиваясь сквозь толпу, наступая на ноги встречным бабками и волоча за собой Гюнтера Дюпрэ, я добрался до той ниши. Повезло: пол под пожарным ящиком оказался незанятым и мы, согнувшись, пролезли туда и сели. Моя татуировка опять дала о себе знать, я попробовал незаметно почесать ее, но все равно привлек внимание. Стоящая рядом бабка неодобрительно покачала головой. Я показал ей жестом на место, чтобы сесть, рядом со мной. Но она в ответ лишь презрительно поджала губы.
Глянул на Гюнтера Дюпрэ — он обхватил руками колени, хотя это и не унимало их дрожь. Махнув рукой перед его лицом, я заставил Гюнтера повернуть голову ко мне и сказал:
— Тут бомбы не достанут нас.
Он отвернулся. Толпа шумела. Люди пытались активировать голоэкраны на своих телефонах, чтобы узнать последние новости. “Точно! Я же тоже могу посмотреть!” Я поднял свою левую руку — часов не было. Проверил карманы брюк — пусто. “Черт, неужели я забыл часы в офисе, только что зарядив их!?” Я резко опрокинул голову назад и крепко вляпался в гранитную стену. Боль пронзила меня, заставив сильно сжать зубы. Лихорадочно потирая ушибленный затылок рукой, я опять обернулся к Дюпрэ:
— Гюнтер, можешь дать мне свои часы? Я попробую посмотреть новости.
— По офису ходили слухи, что ты родом из Украины. Это так? — спросил он, протягивая мне гаджет.
— Я сирота, — ответил ему, нажимая на циферблат. Но голоэкран остался пустым, позже появилась лишь иконка “нет связи”. Я вернул часы Дюпрэ. — Моя мама вроде бы бежала из Украины во время войны 2022 года. Отец, кажется, погиб. А потом, после победы, какая-то международная программа запихнула меня в китайский интернат в Москве. Это все, что я знаю.
— То есть, у тебя никого нет? — удивленно уточнил он.
Я отрицательно покачал головой.
— А у меня жена и дочь в Париже, — улыбнулся Гюнтер. — Они работают в семейном бизнесе. Книжный магазин.
— А-а-а, — только и смог выдать я. Подозреваю, что в такой ситуации следовало бы скачать что-то еще, но смолл ток никогда не был моей сильной стороной. Тем более, никто раньше не говорил со мной о личном — только о рабочих моментах. Грязно здесь, поубирай там. Максимум — “о, ты подстригся” и “какие крутые новые кроссовки”. Возникла неловкая пауза. Мне казалось, что именно я должен ее прервать:
— А как ты думаешь… — промолвил, — это китайцы или украинцы напали? Последним наверное не нравилась наша программа по перевоспитанию русских.
Гюнтер открыл было рот, как люди вокруг вдруг начали двигаться. Я поднялся — все направлялись вверх по эскалатору.
— Похоже стихло, — сказал я Гюнтеру и мы влились в поток. Подниматься неработающим эскалатором было намного сложнее, чем спускаться. Спасало то, что поток останавливался и у всех было время перевести дыхание.
Когда мы уже дошли к выходу с подземного перехода, я увидел, что что-то не так. Мы останавливались постоянно потому что наверху стояли люди с оружием в руках. У меня не было ни малейших сомнений в том, что это — нападавшие, так как наша зона давно была демилитаризована. На китайскую или украинскую армии они не смахивали, ведь были одеты во что попало и не имели никаких элементов снаряжения.
— Это не китайцы. И не украинцы, — прошептал я Гюнтеру, который, казалось, стал еще больше бояться.
— П-п-потому что это р-рус-ские, — ответил он.
— Ты знаешь? А откуда у них оружие? — зря я выкрикнул это громко, ведь таким образом я привлек внимание военн… тех вооруженных людей, и они решили следить за мной. Я опустил голову, но она все равно торчала из толпы.
— Дакументы, — да, это точно был россиянин. Несмотря на лето, он был в потертом черном свитере и грубых выгоревших джинсах. Лицо было спрятано под самодельной балаклавой, напоминающей большой вязаный носок. Отверстия под глаза были разными: одно — большое, касалось брови, второе — слегка прорезанное, не было видно даже ресниц.
Гюнтер Дюпрэ, опустив голову, дрожащей рукою достал свой французский паспорт (они до сих пор выдавались на бумаге). Но проверяющий даже не глянул на него, уставившись вместо этого прямо на меня.
— У меня электронный, — пожал я плечами, — но я его в часах потерял…
— Что ты лепечешь? Па-русски гавари, — закричал на меня мужчина с оружием.
— Электронный паспарт, — повторил я и показал на часы Дюпрэ, а потом на свою пустую руку. Думаю, он неправильно меня понял, ведь сорвал часы с руки Дюпрэ и положил себе в карман. Гюнтер бросил на меня злой взгляд. Мужчина с оружием позвал другого и громко сказал:
— Веди этих на Никольскую!
— А зачем? И где теперь Никольская? — спросил другой мужчина, вороча в руках карту и разглядывая окружающие здания.
В течение пяти лет работы в общественной организации я удивлялся, почему россияне за Уралом не верили, что после того, как их отцы и деды высадили Москву в воздух осенью 2022 года, улицы стали уже совсем иными. Их перепланировали и переназвали в честь русских культурных деятелей и литературных персонажей прошлого. Там, где когда-то была Никольская, теперь пересекались улица Бродского и переулок Незнайки. На программы перевоспитания международные организации тратили миллиарды евро, чтобы донести им их историю. Но почему эти мужчины с оружием и бумажными картами до сих пор в 2049 году не знают ее?
Я открыл было рот указать ему путь, но вмешался Гюнтер, показывая рукой в направлении обещаной эвакуации.
— Т-т-там Н-н-никольская, — пробормотал он, показывая рукой налево — в единственную часть горизонта, не окутанную еще густым черным дымом пожаров.
Мы шли медленно, цепляясь ногами за груды камней. Минуя большой дом, что дотлевал, я почувствовал четко выраженный металлический запах пожарища. Как только он коснулся моего носа, все тело сковал кромешный ужас — ко мне опять пришло дежавю. Но в этот раз я увидел перед глазами другое место — такое же выпаленное, но это точно не была Москва. Образ быстро исчез, а тогда возник еще несколько раз — будто отдельные кадры, что монтажер забыл вырезать из финальной версии фильма. Кажется, разрушенный город находился рядом с морем. Но пахло совсем не водой, лишь таким же пожарищем.
Удар автоматным прикладом быстро выбил из моей головы эти образы. Мужчина с оружием явно целился в висок, но немного промазал и черкнул по затылку. Я пошатнулся и от неожиданности не удержался, упал на четвереньках, в последний момент опершись на руки и удержав равновесие.
Выйдя за угол, мы оказались на площади Остапа Бендера — достаточно крохотной, окруженной многоэтажками, но со сквером на десяток дотлевающих деревьев посредине. На балконе одного из домов висел кусок ткани с выведенными черной краской словами “For peace”. “Ну пускай немного прикроет глупо оформленный фасад”, — подумал я тогда. Как вдруг мое внимание привлекла группа, что как раз выходила из парадного: каждый из мужчин нес унитаз, на некоторых оставались куску плитки с пола, в который они были вмонтированы. Автоматы кучкой лежали у двери. Мне припомнилось, как Дюпрэ рассказывал на собраниях, что мы миллионами закупали русским унитазы. “Черт, неужели нужны еще?”.
— Ну что нам тут нада? — развел руками один из наших конвоиров. Другой лишь пожал плечами. Он посмотрел на мужчин из унитазами и выкрикнул: — Ты ссатри, как за наш счет нажились!
Я глянул на Дюпрэ, который с традиционной сегодня паникой осматривался по сторонам.
— Транспорт уже должен был быть здесь, — прошептал он мне.
— Ну разве что дроны-курьеры, — сыронизировал я, еще раз оценив размеры площади Остапа Бендера. — Думаю, ты ошибся насчет эвакуации.
Я не думал, что лицо Гюнтера Дюпрэ может побелеть еще больше. А волосы на его голове, казалось, начали седеть в реальном времени. Он осторожно подошел и сунул руку ко мне в карман.
— Что ты делаешь? — я отпрянул, чуть не задев плечом конвоира. Он как раз пытался связаться с командиром при помощи какого-то древнего аппарата: черная прямоугольная коробочка с кнопками и палкой сверху. Прибор страшно шипел. Похожий я видел лишь у госпожи Мао, которая наотрез отказывалась покупать часы.
Пользуясь хаосом в головах наших часовых, Гюнтер Дюпрэ сделал несколько шагов в сторону. Я попробовал дотянуться к нему, чтобы остановить, но тот был уже слишком далеко. Еще несколько тихих шагов — и он почти подполз к ближайшему зданию, остановившись точно под надписью “For peace”. Вдруг наш конвоир, держащий в руках аппарат связи, из которого кто-то очень громко кричал, развернулся и скомандовал:
— Этих приказано ликвидировать, — мужчины подняли оружие, готовясь стрелять.
Увидев Гюнтера, один из них закричал:
— Ану стаять! — и начал стрелять.
От неожиданности мужчины выпустили несколько унитазов, что сразу раскололись на несколько кусков. Я упал на брусчатку и забросил внутрь последнюю имеющуюся таблетку. Краем глаза я видел Гюнтера, что резко развернулся и побежал к парадному. Но, в конце концов, пули его догнали и он упал навзничь. Командир отряда с унитазами ругал подчиненных, выпустивших ценный груз. Мои два конвоира мгновенно побежали к еще теплому Дюпрэ и начали рыскать по его карманам.
Я поднял голову и оглянулся: носильщики унитазов продолжили свой путь, мои конвоиры громко ругались. Потом глянули на меня и крикнули:
— Флешка у нево!
“Флешка? Что это такое?” И тогда я вспомнил, как Гюнтер сунул мне что-то в карман. Я опустил туда руку, но вспотевшими пальцами не смог нащупать ничего. Таблетка против эпилептического припадка затормаживала мысли, бежать я решил лишь в тот момент, когда первая пуля пролетела над головой и попала в дерево. Осколки, сливаясь с искрами в глазах, разлетались на все стороны. Я пригнулся, в то время как другая пуля попала мне прямо в ногу. Тело подкосилось. Тупая боль пронизала мышцы, но, похоже, адреналин ослаблял мои ощущения.
Собрав волю, я сумел рвануть с места и чудом оказался за деревом. Живой. Тогда я услышал еще больше выстрелов, плотно закрыл глаза и почувствовал, как мое тело задрожало. Сквозь сжатые веки я видел разноцветные круги, бегающие в каком-то хаотическом танце. Голова разболелась и я изо всех сил пытался сжать ее руками, словно это должно было помочь. Скорчившись от боли, забыл о раненой ноге. От очередной пули, просвистевшей рядом, мои уши заложило. Калейдоскоп перед глазами вдруг прекратился, и я мгновенно оказался в полной тишине и мраке.
Не помню, терял ли я сознание, или таблетка не сработала и у меня все-таки случился припадок. Но пришел в себя я от того, как кто-то насильно поднял меня на ноги и приставил к дереву.
— Ты кто? — ко мне донесся грозный голос. Он повторил. Говорил не по-русски, но я понимал. “Украинцы?” — мелькнуло в моей голове.
— Гектор Харабетс, житель… мирный… — выдавил я из себя и рискнул слегка приоткрыть глаза.
— Ты знаешь Гюнтера Дюпрэ? — мужчина в военной форме был ниже меня, но это не мешало ему будто “нависать” надо мной.
— Д-да, я работал у него.
— Ну то прощай, — мужчина вдруг отошел и наставил на меня оружие. Он уже был готов спустить курок, когда другой голос оборвал его.
— Подожди, — голос был тоньше, хоть и явно прокуренным. Напротив меня быстро возникла женщина в полной экипировке. Показалось, что я ее где-то видел, но память совсем отказывалась работать. Женщина осмотрела меня, обыскав карманы. Проверив последний, она вытащила оттуда миниатюрную карту памяти, которую я утром видел у Гюнтера и которую он все таки сунул мне в карман. Она была настолько мала, что я ее не нашел.
— Поговорим с ним сначала, — сказала женщина по-английски.
— Но госпожа полковник, он помогал врагу, — тоже по-английски разочарованно сказал мужчина, что уже собирался меня пристрелить. Но женщина отмахнулась, дав понять, что приказ не обсуждается.
Дальше все происходило с молниеносной четкостью и быстротой: я успел уловить взглядом лишь тела моих конвоиров и их коллег с унитазами — тем временем меня вывели за угол, на улицу Шарикова, а там затолкали в вертолет. Уже через несколько минут мы очутились в украинской зоне оккупации Москвы.
Вертолет сел на крыше и меня так быстро повели внутрь здания, что я не сумел даже оглядеться. Уже через несколько минут сидел с завязанными руками за столом в маленькой комнате со стеклянными стенами и без никакой другой мебели. Напротив села женщина, благодаря которой я до сих пор жив, а около двери был военный в полной экипировке и с автоматом. На его руке я заметил сине-желтый флажок. Я много знал о китайцах и европейцах, но вообще не понимал, чего ждать от тех, кто, вероятно, были со мной одной крови. Женщина молчала, пока пришел врач и забинтовал мне раненую левую голень.
— Вы говорите по-украински? — спросила госпожа полковник.
— Я немного понимаю, но лучше говорю по-китайски и по-английски, — я опустил взгляд в пол.
— Хорошо, — продолжила женщина по-английски. — Являлись ли вы сообщником Гюнтера Дюпрэ?
— Сообщником? — переспросил я.
— Вы годами поставляли оружие русским — и вот результат, — госпожа полковник достала пачку жвачек и кинула две в рот. Я посмотрел на нее: женщина жевала и внимательно следила за мной.
— Какое оружие?! — возмутился я, чуть ли не впервые в жизни повысив голос. — Мы занимались программами воспитания, обучения, поддержки. Никакого оружия!
Не знаю, что читалось на моем лице, но госпожа полковник даже улыбнулась. Или просто не верила моему слову. А потом вдруг подорвалась и закричала прямо на меня:
— Вы пять лет, преследуя благие намерения, давали деньги прямо в руки этим идиотам! Неужели вы думали, что они потратят их на что-то другое? Теракты происходили чуть ли не каждую неделю!
Кажется, именно сейчас я узнал ее. Я видел ее на протяжении многих лет и никак не мог приблизиться. Это именно та женщина, зовущая меня во сне! Подозреваю, что выглядел я глупо: меня обвиняют в преступлении, а на лице — улыбка. Госпожа полковник даже сморщилась. В то мгновение ей что-то сказали в коммуникатор в ухе и она принялась изучать информацию на планшете. Постепенно ее выражение лица становилось мягче.
— Значит так, господин Гектор Хара-д-м-бтс… — мою фамилию госпожа полковник, не прекращающая жевать жвачку, сказала неразборчиво. Она была красива. Такая же, как во сне. Хотя с какого перепугу я решил, что это именно она? Рука снова начала зудеть и я попробовал унять ее о пластиковый жгут, связывающий мои кисти.
Госпожа полковник заметила это, пристально следя за моими движениями. Пожевав жвачку несколько раз, она вытащила ее изо рта и прилепила к столу внизу.
— Почему же вы не сказали, что это — первая работа, куда вас направили по обязательному распределению после интерната? И что вы вообще уборщиком работали?
— А это разве важно? — я пожал плечами.
— Да, — женщина сложила руки в замок и оперлась ими о стол. — Украинский ребенок из Мариуполя, которого в 2022 году с матерью насильно вывезли, — ее губы едва заметно задрожали. — Мой отец погиб, забирая нас с бабушкой в Запорожье. — Тогда она протянула ко мне правую руку, подкатила рукав — немного ниже кисти у нее была такая же татуировка буквой “Х”, что и у меня. Но уже через секунду уставилась назад в планшет, словно боялась, что метку заметит охранник в дверях. — Потом интернат и работа, от которых вы не могли отказаться. Еще и данные черной бухгалтерии “Новых россиян”, которые, наконец, развяжут нам руки, сохранили.
Госпожа полковник сказала что-то в коммуникатор и принялась мерить комнату шагами. Сначала она молча сделала несколько кругов — я почувствовал, как на мгновение она остановилась позади меня. Готов поспорить, что пыталась заглянуть в мое сознание, чтобы понять, есть ли у меня злые намерения. Тогда опять пошла кругами и спросила:
— То есть вы действительно верили, что сможете их перевоспитать?
— Дюпрэ рассказывал на общих собраниях, что проводились консультации с психологами, правозащитниками, политиками от социал-демократов, ООН… И все поддержали проект, — ответил я. — Русские имели же когда-то великую культуру, страдали от тирании, вот мы и решили показать им другой путь. Контролируемый эксперимент, так сказать. Концепция следующая (я читал несколько раз на сайте, чтобы запомнить): мы доверяем им, помогаем почувствовать себя полноценными людьми, сотрудничаем, способствуем личностному росту каждого…
— Ха! — перебила меня госпожа полковник. В это мгновенье ей кто-то помахал через стекло и она вышла.
Госпожа полковник закрыла стеклянную дверь и что-то долго объясняла собеседнику, едва заметно жестикулируя руками. Потом еще дольше слушала его, не двигаясь. Я практически не знал украинского, поэтому не смог прочесть ни одного слова по губам. Как вдруг на лице госпожи полковник появилась широкая улыбка и она обняла мужчину, с которым разговаривала. Это была первая улыбка в жизни, казавшаяся мне искренней. Поневоле я улыбнулся тоже.
Закончив разговор, она вошла ко мне и заявила:
— Когда все закончится, вы сможете вернутся в Китай.
— Закончится? — переспросил я, но она уже вышла.
Я остался сидеть. Где-то через полчаса охраннику что-то сказали на ухо и он приказал встать, освободил мои руки и провел в маленькое, но уютное помещение. Одна кровать, шкаф, стол со стулом и санузел с душем в отдельной комнатке. Почти весь допрос я думал, что сяду в тюрьму, но мне повезло оказаться в теплой комнате с мягким матрасом.
Когда я принял горячий душ и улегся спать, то через открытое на проветривание окно услышал новые взрывы. Автоматически руки потянулась в карман штанов, что свисали со спинки стула, за противоэпилептической таблеткой — но там было пусто. Дыхание ускорилось, стало тяжелым. Телом пробежали мурашки. В животе что-то зашевелилось.
Но это… было как-то иначе. Прошло несколько минут, но приступа не случилось. Также не было дежавю. Когда в мою голову пришло осознание — я не упал на пол. Остался на месте: в теплой постели, без таблеток, со взрывами на фоне. В этот раз грозная канонада почему-то подействовала на меня как колыбельная. Уже через мгновенье глаза закрылись, усталость перевесила, и я провалился в глубокий и спокойный сон.
— Зоны 5 больше нет, — прямо с двери радостно отрапортовала мне госпожа полковник. — Информация с флешки вашей организации шокировала всех в Европе, особенно наверху, — она показала пальцем на потолок.
Я продрал глаза, пытаясь осознать, где я и что происходит. Нога заныла после вчерашнего ранения, я сморщился.
— Я поговорила с руководителем, — улыбнулась она. — Он разрешил вам остаться в Украине. По закону, вам даже могут выдать паспорт, если найдете какие-то сведения о родственниках. Либо можно отправиться в Китай, к людям, среди которых вы выросли. Что хотите?
— Это как-то слишком неожиданно, — пробормотал я, усаживаясь на кровати. Женщина уставилась прямо мне в глаза, отчего стало не по себе. Тогда я вспомнил госпожу Мао, работу уборщиком и выпалил. — Я не хочу обратно!
— Хорошо, — госпожа полковник засмеялась и похлопала меня по плечу. Тогда вытащила из кармана небольшой сине-белый тюбик и положила мне в руки. — Не будет зудеть, — прошептала, кивнув головой на татуировку, и вышла.
Еще не до конца проснувшись, я забыл уточнить у нее, что именно случилось с Зоной 5. В течение следующих дней длилось всеобщее празднество, но даже тогда никто так ничего мне и не объяснил. Все лишь выкрикивали хором одно слово: “Разъебали!”. Одни поговаривали, что на месте Зоны 5 отныне мертвая пустыня, другие — что огромное озеро с отравленной водой.
Также не было единодушного мнения и о судьбе тамошнего населения. Украинские журналисты убеждали, что те погибли или “самоликвидировались”. Западные же эксперты уверяли: там сохранилась-таки некая группа людей, создавшая новую религию — культ поклонения белому унитазу. Итальянский журналист даже отыскал дом недалеко от Киева, откуда русские украли тот артефакт еще во время войны 2022 года. Но я думаю, что если они и выжили, то поклонялись скорее трупу из мавзолея — для чего-то же его похитили террористы. Кстати говоря, мало кто обратил внимание, но я отметил, что после исчезновения Зоны 5 в мире больше не произошло ни одного теракта. Также незаметно, по-тихому, канула в лету ООН.
Прежде всего меня поселили в общежитие на левом берегу Киева и выдали небольшое денежное пособие. Работу найти не получалось, так что в свободное время (а его у меня было предостаточно) я учил украинский. А после занятий заходил в архив. Через две недели поисков я нашел запись о своем отце: он погиб в сентябре 2022 года от российского снаряда во время освобождения Амвросиевки. Сотрудница помогла загрузить документ в специальную базу. Через несколько недель мне позвонили, выдали паспорт и предложили переехать в родной город — Мариуполь.
Домик на самом деле располагался в пригороде Мариуполя — в большом коттеджном городке “Сталь” на берегу Азовского моря. Ключи вручал какой-то генерал, фамилии которого я так и не запомнил, но он назвался сослуживцем моего отца. Из хорошего — тут, у моря, у меня больше не было приступов эпилепсии, как и противного ощущения дежавю. Даже на память я больше не жалуюсь. Сейчас уже сомневаюсь в том, была ли у меня та болезнь.
Иногда во сне возникает мимолетное желание вернутся в Москву и разведать положение в Зоне 5. Но потом, прогуливаясь по морскому побережью, ощущая лицом первые несмелые лучи солнца и мелкие капли соленой воды, принесенные утренним бризом, я каждый раз убеждаю себя остаться. Ничего, кроме бомб и дежавю, там нет. Убежден, что и белого унитаза, которому все поклоняются, тоже. А тут под моими ногами такие красивые ракушки, и они — настоящие.
Часто вспоминаю госпожу полковник и ее улыбку — первую искреннюю, увиденную мной в жизни. Однажды я даже отыскал ее в соцсети и написал, но ответа на сообщение так и не получил. Позднее, лет через десять или пятнадцать, увидел ее в интервью, где она уже была в чине генерала. На ее лице — та самая улыбка, заставляющая и меня самого улыбаться.
Здесь, в Мариуполе, на берегу Азовского моря. Где я не хочу закрывать окна роллетами и каждое утро просыпаюсь, полон энергии для занятия архитектурой — моей новой профессией. Занимаясь ею, я постепенно забыл и о госпоже Мао, и о Гюнтере Дюпрэ, и даже о существовавшей когда-то Зоне 5.
Другие рассказы Олэксия Дуброва
Другие рассказы, иллюстрированы Марыной Луцык
БОЛЬШЕ С ВЫПУСКА №3:
